— Прежде всего, я благодарен жюри за присуждение мне столь высокой премии. Думаю, что она — знак уважения к заслугам всего Московского университета, а также к той роли, которую сыграла в его судьбе семья Демидовых. Роль их огромна, приведу лишь несколько примеров. В 1755 году при основании МГУ, тогда Императорского, три брата Демидовых — Прокопий, Григорий и Никита — выделили ему 21 тысячу рублей, почти в два раза больше, чем дала императрица Елизавета Петровна. Отец трех братьев Акинфий подарил университету минералогическую коллекцию, которую собрал на основе коллекции кабинета немецкого химика и металлурга Генкеля. Внук Акинфия Павел Гриигорьевич в 1804 году передал коллекцию монет и медалей и выделил 100 тысяч рублей на стипендии студентам — деньги по тем временам огромные. Николай Демидов, участник Бородинского сражения, передал в дар вузу ценнейшую естественнонаучную коллекцию из трех тысяч экспонатов, а его сын Павел Николаевич в 1831 году учредил научную Демидовскую премию. Все это — а историки знают: таких фактов гораздо больше — говорит о бепрецедентном вкладе Демидовых в становление университета. Именно благодаря их помощи и поддержке — такова абсолютная историческая правда — наш университет стал самым первым, самым могучим в России. Мы гордимся этим и всегда будем об этом помнить.

— Это был сложный путь. Я родился в 1939 году на Украине, в селе Краснопавловка Харьковской области, учился в сельской школе. А когда стал задумываться о будущем, столкнулся с вопросом получения паспорта: ведь паспортов в то время молодым людям из сельской местности не давали. И принял решение поехать на шахту, чтобы «заработать» паспорт: таким образом это было возможно. И отправился на Донбасс, в Горловку — явочным порядком, ночью, зайцем. Два года проработал в забое шахты «Комсомолец», одновременно доучиваясь в вечерней школе. А после ее окончания действительно решил поступать в белорусскую сельскохозяйственную академию и даже отправил туда документы почтой — видимо, сказывались гены мальчика из деревни: ведь я знал сельский труд, успел побыть помощником комбайнера. Отговорил меня и в определенном смысле решил мою судьбу начальник участка нашей шахты и одноклассник по вечерней школе, видевший, что некоторые вещи я понимаю лучше учителей: «Ты ведь математик от природы. Тебе надо ехать в МГУ!» Я сказал, что хотел бы, но теперь это невозможно: документы уже посланы. А он говорит: «Возможно!». Мы даже поспорили. И на следующее утро он принес мне квитанцию, подтверждающую, что мои документы отправлены на мехмат МГУ. Оказалось, его жена была начальником почты, «поймала» и переадресовала письмо. В итоге я поступил в Московский университет, и дела пошли неплохо: с отличием окончил факультет, досрочно защитил кандидатскую диссертацию, через какое-то время, довольно быстро — докторскую, стал самым молодым профессором университета. Занимался я функциональным анализом, теорией операторов, это была абстрактная теория, по-настоящему фундаментальная наука.

 

— Моим прямым руководителем был первоклассный специалист по функциональному анализу профессор Анатолий Гордеевич Костюченко, а вообще я принадлежу к школе крупнейших математиков XX века Израиля Моисеевича Гельфанда и Виктора Борисовича Лидского. Именно на их семинарах я рос как ученый. Интересным было мое сотрудничество с Лидским. Когда в аспирантуре я послал в математический сборник статью на ста страницах (а коллеги знают, что подобные объемы в таких изданиях немыслимы), мне, аспиранту, в общежитие, позвонил Виктор Борисович и сказал: «Получил на отзыв вашу работу, она великовата. Приезжайте, обсудим». Я поехал к нему домой, и с тех пор несколько лет каждую неделю мы встречались у него на квартире, решали проблему, которая не была решена, и в итоге ее решили. Это была выдающаяся страница в моей жизни.

— Если говорить о фундаментальных достижениях, главное — мои результаты в теории следов дискретных операторов. Эти результаты вошли во все учебники, это стало новым направлением в функциональном анализе. У меня есть книга «Теория операторов», статьи, где решены задачи, раньше не поддававшиеся решению, и эти приоритеты за мной закреплены. Что касается приложений, то вскоре после того, как я защитил докторскую, ко мне обратился Георгий Тимофеевич Береговой (летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант — ред.), который руководил тогда Центром подготовки космонавтов, и предложил создать «невесомость на Земле». Как известно, тогда космонавтов тренировали на самолетах, где состояние невесомости возникало во время петли Нестерова всего на несколько секунд. Береговой хотел, чтобы тренировки в этом состоянии можно было вести постоянно, поскольку в реальных полетах невесомость переносится очень тяжело. И я с группой ученых, в том числе медиков из Центра подготовки космонавтов, взялся за эту проблему. Конечно, мы понимали, что невесомость на Земле «сделать» нельзя, но можно имитировать. Как базу мы взяли центрифугу — огромный аппарат с вращающимися консолями диаметром 28 метров, где может создаваться сверхъестественная для человека перегрузка до 30g, и разработали для нее специальные программы, обеспечивающие вращение в разных плоскостях кабины, кресла космонавта, то есть тем самым удалось полностью имитировать невесомость в земных условиях с контролем за состоянием крови, вестибулярного аппарата. Это была серьезнейшая научная проблема, и мы ее решили, создав первый в мире подобный аппарат, на котором воспроизведены все этапы полета: перегрузка — взлет, невесомость на орбите и несколько этапов перегрузок при посадке. С тех пор очень многие космонавты, готовясь к полету, проходят тренировку на нашем тренажере, это основа подготовки космонавтов. За эту систему полного цикла мы получили Государственную премию СССР, чуть позже — еще одну, за объяснение эффекта «запаздывания» установки зрения в невесомости. Мы тесно сотрудничали и с Институтом медико-биологических проблем и конкретно с лауреатами демидовской премии академиками О.Г. Газенко и А.И. Григорьевым. Недавно я был в Центре подготовки космонавтов, подходил к «своему» прибору-тренажеру и убедился: процесс идет, все работает.

Другое важное для меня прикладное направление — создание математического обеспечения новых медицинских аппаратов. Это так называемые тактильные аппараты, с помощью которых разрез во время операции заменяется проколом и прощупыванием специальным инструментом через этот прокол новообразований в организме. При этом в результате обработки информации руки хирурга получают практически те же тактильные ощущения, как если бы они касались соответствующих органов. Исследования в этом направлении закончились созданием уникальных приборов, они используются в медицинской практике.

И еще об одной работе хотелось бы сказать. В свое время мы с Аскаром Акаевым, который больше известен как первый президент Киргизской республики, а изначально прекрасным физиком и математиком, занялись математическим моделированием развития экономической ситуации в нашей стране, во всем мире. Наши модели, основанные на сложных математических расчетах, оказались на редкость точными, и мы продолжаем этим заниматься.

 

— С Уралом, Уральским федеральным университетом, Уральским отделением РАН меня связывают многие узы. Назову нескольких замечательных людей, оказавших большое влияние на развитие МГУ и на мое личное развитие. Начну с Николая Николаевича Красовского, основателя крупнейшей уральской математической школы. В свое время я близко сотрудничал с Львом Семеновичем Понтрягиным, слушал его лекции, а это были два «кита» теории оптимального управления. Поэтому работы Красовского я знаю давно и отношусь к нему с огромным уважением. И так случилось, что в начале девяностых в Москву переехал его ученик академик Юрий Сергеевич Осипов, ставший не только президентом РАН, но и профессором МГУ, заведующим выдающейся кафедрой на факультете вычислительной математики и кибернетики, которую принял от Понтрягина. Я очень горжусь, что сыграл в этом определенную роль. Несколько лет спустя в Москву приехал еще один ученик Красовского академик Александр Борисович Куржанский, долгое время по командировке работавший за границей, и тоже возглавил кафедру на том же факультете, стал моим товарищем, с которым мы, как и с Юрием Сергеевичем, часто встречаемся, обсуждаем научные проблемы. Расширил и укрепил мои представления о мощи и потенциале Уральского отделения РАН академик Геннадий Андреевич Месяц, принципиальности которого, стремлению к справедливости можно поучиться. И если Юрий Сергеевич вместе с еще одним демидовским лауреатом академиком А.А. Гончаром в начале девяностых годов, по существу, спас нашу Академию наук (без их усилий ее могло просто не быть), то Геннадий Андреевич очень многое сделал для ее развития.

— Да, это так. Давние добрые связи у нас с академиком Валерием Александровичем Черешневым, крупным ученым, общественным деятелем, человеком большой эрудиции. Будучи биологом, медиком, он неоднократно выступал у нас на математических семинарах, демонстрируя широчайший кругозор, глубокое понимание «смежных» проблем, прекрасное чувство юмора. Если говорить о ведущих уральских вузах, то я не раз в них бывал — и до, и после объединения, и думаю, что нынешний ректор УрФУ Виктор Анатольевич Кокшаров прекрасно руководит объединенным университетом, делает все, чтобы он входил в число ведущих вузов страны.        

Что касается науки, то я бы очень хотел посотрудничать с уральцами в области фундаментальной математики. Глубокие размышления, получение фундаментальных результатов, ведущих к прикладным, формирование крупных научных школ всегда были преимуществом нашей системы образования, особенно математического, и, к сожалению, обстоятельства складываются так, что эта атмосфера исчезает. В МГУ создано семь научно-образовательных школ, включая школу математики сложных систем, в которых будет задействовано около тысячи человек. И думаю, мы найдем возможность поработать в этой области с уральцами, у нас появятся общие темы. Повторюсь: это мое личное желание. В целом же наши ученые взаимодействуют в самых разных сферах.

— Как вы знаете, в 2024 году исполняется 300 лет Российской академии наук, мы готовимся к этому юбилею, будем его отмечать. Конечно, трудно переоценить значение Академии для России. Я бы сказал, что без Академии страна была бы другой, хотя и без страны не было бы Академии. Поэтому надо всегда помнить и ценить ту роль, которую она сыграла и играет в нашей жизни. Сегодня после известной трансформации наша наука в значительной степени сосредоточена в институтах, подчиненных соответствующему Министерству. Но мне кажется, надо думать об интеграции всей науки — и «институтской», и вузовской и координирующих ее академических органах как мощной составляющей потенциала государства. Если мы будем делить ее на разные части — это будет грубейшей ошибкой. Практика показывает: наибольший успех достигается тогда, когда происходит объединение сил. Приведу примеры из нашей практики. Сейчас идет формирование научных центров мирового уровня с мощной долгосрочной господдержкой. МГУ выиграл грант на создание такого математического центра, который я возглавляю. Так вот выиграли мы его в корпорации с двумя институтами РАН: прикладной математики имени М.В. Келдыша и вычислительной математики имени Г.И. Марчука. В консорциуме трудятся около 250 ученых, 30–40 процентов из них — молодых. И у такого консорциума уже есть серьезные достижения: мы публикуем множество статей, показываем прекрасные результаты. Другой свежий пример — образование научного центра мирового уровня «Сверхзвук» для исследований по созданию отечественного гражданского сверхзвукового самолета. В этот центр наряду с Московским университетом вошли такие серьезные организации, как ЦАГИ — Центральный аэрогидродинамический институт им. Н.Е. Жуковского, Институт механики сплошных сред Пермского федерального исследовательского центра УрО РАН и другие. Результаты, думаю, тоже не заставят себя ждать. Поэтому вывод один: надо давать дорогу науке везде, это будущее страны. Не будет науки, потеряем преимущества, которые у нас были, — потеряем в развитии, упустим шанс остаться передовой державой. А это наша главная единая задача.