— Время перед распадом СССР и сразу после него было действительно тяжелейшее. Одна цифра: когда 2 апреля 1990 года меня избрали председателем Свердловского облисполкома, областной бюджет составлял 19 миллиардов рублей (для справки: сейчас — 290, а тогда нужно было минимум 190). Денег не хватало ни на что. Полки магазинов были пусты, учителя, врачи по полгода не получали зарплату, не платили пенсии, люди выходили на улицы, были готовы переворачивать автобусы и сбрасывать с рельсов трамваи. Помню, я был у Горбачева, и он отдал нам последние государственные запасы — пять миллионов банок консервов: чуть больше населения Свердловской области в то время, то есть по банке на человека. Ситуация была катастрофическая во всех смыслах: в начале девяностых исчезли десятки тысяч предприятий, экономисты пишут, что в результате такого способа «реформирования» экономики мы потеряли в 2,5 раза больше, чем за всю Великую Отечественную войну. Хотя Советский Союз, мощнейшее государство с огромным потенциалом, по результатам нужно было сохранить — помешали волюнтаристские решения известных руководителей. Конечно, бедствовали и наши ученые, многие уехали за границу. Исчезли почти все моральные и материальные стимулы для работы: не стало самой престижной Ленинской премии, исчезла молодежная премия Ленинского комсомола. Поэтому, когда в 1992 году ко мне пришел сопредседатель Международного Демидовского фонда академик Геннадий Андреевич Месяц, возглавлявший в то время Уральское отделение РАН, с идеей возродить у нас на Урале научную Демидовскую премию, ставшую в свое время прообразом Нобелевской, я сразу согласился. Я помню, как тяжело было пробивать постановление правительства Свердловской области, обеспечивающее дальнейшую судьбу Демидовской премии и Научного Демидовского фонда. Деньги на одну награду было решено изыскивать из областных средств, финансирование остальных взяли на себя наши промышленники. В 1993 году были вручены первые четыре премии, и дело пошло. Позже уже как губернатор я подписал специальный указ — гарант финансирования этого важного начинания. Потом ученые мне говорили, что некоторых лауреатов эти деньги буквально спасли: ведь сто тысяч рублей, которыми тогда награждали, в России были сравнимы со ста тысячами долларов.

Признаюсь, что для такого решения у меня были и личные причины. Я с детства любил учиться, любил читать, интересовался наукой, позже сам стал изобретать и внедрять свои разработки на производстве.

— Маму забрали ночью, когда мне было четыре года. Отчетливо помню, как ее увозили и она кричала: «Эдик, не забудь свою фамилию — Россель! Я тебя найду!» Так и вышло, но перед этим шесть лет я беспризорничал в Кировской области, сидел в трех детских лагерях — в Кирове и Верхнекамске, откуда регулярно сбегал. А после войны Сталин разрешил ссыльным немцам искать родственников с условием, что родственники могли приезжать на место ссылки, но не наоборот: с немцами, даже своими, не имеющими никакого отношения к фашистам, обращались тогда не как с людьми, они были полностью поражены в правах, не могли голосовать, жили без паспортов. Моя мама подала в розыск, сотрудники НКВД быстро меня нашли и сообщили место. Ей дали аусвайс (удостоверение личности) на три дня, она приехала и чудом успела меня забрать, снова рискуя собой: быстро посадила на тот же поезд, с которого сошла, и мы поехали на Котлас, в сторону Воркуты. Если бы она опоздала на полчаса, получила бы семнадцать лет лагерей. Те, кто «опаздывал», в то время, как правило, исчезали навсегда. В результате в первый класс я пошел в десять лет, в деревне Герд-Иоль (в переводе с коми языка «красный ручей») в районе Ухты. И пошел с желанием, хотя плохо знал русский язык: в семье говорили только по-немецки. Я с усердием взялся за учебу, и уже к третьему классу никто не догадывался, что я немец, — настолько велико было желание учиться. Мне тогда повезло: в нашу деревню из Ленинграда попала семья политических ссыльных: сначала муж, а за ним жена — университетская преподавательница литературы, устроившаяся в школу учительницей. Из имущества у них было по одному комплекту одежды, по алюминиевой кружке и ложке, зато была большая библиотека. Когда наступило лето, каникулы, эта учительница предложила отдельно позаниматься со мной, и мы начали читать. Читал я сутками, за несколько месяцев одолел едва ли не всю доступную классику. Она хотела позаниматься со мной и следующим летом, чтобы к учебному году я смог сдать все экзамены за четвертый класс и сразу перейти в пятый, и наверняка так бы и было, если бы их не отправили дальше на Север. Но тяга к учебе, постоянному совершенствованию с конкретным результатом осталась у меня навсегда. Можно сказать, благодаря этой тяге я состоялся, в том числе и как профессиональный спортсмен. У меня первый разряд по пятиборью, десятиборью, волейболу, второй разряд по баскетболу, первый разряд по лыжам на всех дистанциях, на стокилометровой дистанции имею результат мастера спорта, а когда учился в Горном институте, начал играть в русские шашки и стал кандидатом в мастера. Задел всему этому создавался тогда, в юности. Не случайно после школы я хотел стать летчиком-испытателем и успешно прошел первое испытание — по здоровью. Из 260 претендентов в нашем регионе его прошли всего 16, меня приписали к высшему летному училищу в Даугавпилсе (Латвия), где готовили еще и космонавтов. Увы, поступить туда не дали, не пропустила мандатная комиссия — видимо, опять же по национальному признаку и клейму сына репрессированных, которое оставалось на мне еще долгие годы.

— Рос я практически в тайге, никаких городов не видел и не знал, где что есть. Поэтому, когда стало известно об отказе из летного училища, мой брат Женя предложил подбросить справочник высших учебных заведений: «На какой странице откроется — туда и поедешь поступать». Справочник открылся на букву «С», остановились на Свердловске, потому что там были все специальности. А Горный институт я выбрал, уже когда приехал и лично обследовал все вузы: больше всех понравилось старое здание Горного на Куйбышева. Стал готовиться к экзаменам: вставал в семь утра, ложился в двенадцать ночи, вдоль и поперек повторил все предметы, которые нужно было сдавать. Конечно, очень волновался: конкурс был 16 человек на место, а я немец, сын репрессированных, к тому же парней после армии тогда брали вне конкурса, как и выпускников школ — медалистов. В результате вместо двадцати проходных баллов набрал двадцать два. Не забуду картину из окна общежития на улице Большакова: к трамвайной остановке тянутся группы непоступивших — на вокзал и домой… Так я стал студентом Горного, окончил его по специальности «строительство горных предприятий». Предлагали сразу пойти в аспирантуру, но чисто кабинетные занятия были мне не по характеру: поехал в Нижний Тагил, в трест «Тагилстрой», где прошел все должности от мастера до начальника. Однако о научной составляющей, основе инженерного дела, не забывал никогда. В 1972 году, уже главным инженером треста, без отрыва от производства на накопленном материале защитил кандидатскую диссертацию о новых подходах к возведению фундаментов под каркасы промышленных зданий. Специалисты диссертацию заметили, и в ЦНИИОМПе (Центральный научно-исследовательский и проектно-экспериментальный институт организации, механизации и технической помощи строительству — ред.) мне предложили делать докторскую. Я представил план, его одобрили, утвердили, подготовил работу, но защитить ее не получилось — был поглощен руководством комсомольскими стройками, а это полная занятость и сон по пять часов. Позже, уже на губернаторском посту, стал доктором экономических наук с темой диссертации «Рыночные трансформации: экономическое положение субъекта Российской Федерации» на примере реформирования экономики Свердловской области.

— Конечно. И когда случился развал страны, будучи руководителем области, я прекрасно понимал: дурное время пройдет, и если не сбережем науку, не поддержим образование, останемся ни с чем. Поэтому я всегда обращал внимание на институты Академии наук, и не только в области, но и на всем Большом Урале — в Республике Коми, Пермском крае, посильно помогая им из губернаторского фонда. Особой нашей заботой — моей и председателя областного правительства Алексея Петровича Воробьева — были отраслевые проектные институты, КБ. В результате (не буду пояснять как, это отдельная история), если в России от пяти тысяч отраслевых институтов сохранилось пятьсот, то в Свердловской области как было 100, так и осталось, причем теперь все они загружены работой. Отдельно пришлось поддерживать и отстаивать наши вузы. Например, в свое время Москва предлагала закрыть медицинский институт в Екатеринбурге, но мы отстояли его, взяв на баланс области. Кроме того, были учреждены премии для молодых ученых и губернаторские стипендии для студентов.

— Практически все лауреаты — уникальные, выдающиеся люди, звезды мировой величины. Но для себя некоторых выделяю особо. Близкие, товарищеские отношения связывали меня с Жоресом Ивановичем Алферовым, получившим Демидовскую премию на год раньше Нобелевской. Мы часто встречались, много беседовали, в частности о том, почему цифровизация, компьютеризация, во многом имеющие российские корни, у нас отстают. Конечно, их развитию в свое время помешала объявленная Коммунистической партией борьба с «буржуазной» наукой кибернетикой, в результате чего достижениями наших ученых воспользовались США и другие страны. Но Жорес Иванович был оптимист, он считал, что все можно исправить и оставить позади конкурентов — нужно только достойно поддерживать наши таланты, которых в стране достаточно. Могу добавить, что разделяю негативное отношение Жореса Ивановича к реформе Российской академии наук. Думаю, что это сделали люди, которые совершенно не понимают ее ценности, огромной важности для государства. Надеюсь, их ошибки будут исправлены.     

Немало общался я с нашим великим математиком академиком Н.Н. Красовским, с которым мы жили в одном доме. Человек он был очень своеобразный, постоянно погруженный в свои мысли, разговорить его было очень сложно, но когда речь заходила о науке, он буквально расцветал. На этой почве мы и сошлись. Дело в том, что, как выяснилось еще при поступлении в институт, у меня у самого математический склад ума. Когда сдавали математику письменно, мне попался самый сложный вариант, и я единственный правильно решил все шесть примеров. Меня даже пригласили в УПИ на физико-математический факультет без экзаменов, но я предпочел Горный. Может быть, поэтому нам с Николаем Николаевичем было комфортно.

Полное взаимопонимание было у меня и с Евгением Максимовичем Примаковым, получившим Демидовскую премию в 2012 году за выдающиеся достижения в теории и практике международных отношений. Мы работали с ним как с премьер-министром, и именно он помогал мне открывать миру Свердловскую область, долгое время полностью закрытую для иностранцев, давал бесценные советы. Его глубокий ум, широта мышления, неизменно внимательное отношение к российским регионам способствовали решению многих наших проблем. Кстати, я был с ним в том знаменитом самолете, совершившем разворот над Атлантикой, когда Б.Н. Ельцин срочно вызвал его на совещание по ситуации в Югославии.

Ну и, конечно, много и плодотворно мы работали и продолжаем работать с академиком Г.А. Месяцем, инициатором возрождения Демидовской премии.

— Идея фонда родилась в Ассоциации содействия развитию Уральского региона в самые смутные времена, когда все, что веками строили и развивали Демидовы на Урале — гигантские мощнейшие заводы, разросшиеся вокруг них города со своей культурой, бытом, традициями и ремеслами, — пришло в плачевное состояние. Надо было поднимать с колен мастеров и инженеров, рабочих и наладчиков — потомственных хранителей уникального уральского промышленного богатства, обеспечивать непрерывность производства, находить новые рынки сбыта взамен отказавшегося от продукции предприятий государства, искать новых ярких руководителей, способных создавать рабочие места и накормить народ. 

Основной целью фонда с самого начала было всестороннее исследование опыта династии Демидовых, чтобы на новом витке истории попробовать повторить сделанный ими экономический рывок, сберечь и восстановить наследие знаменитой фамилии. Надо сказать, что к этому наследию у меня всегда было особое отношение. В шестидесятые годы, в мою бытность начальником участка Высокогорского строительного управления, коммунисты решили снести родовую церковь Демидовых с фамильным кладбищем в Выйском районе Нижнего Тагила, чтобы построить на ее месте дворец культуры, и поручили это мне. Я категорически отказался, что по тем временам расценивалось как вызов власти. Меня отстранили от работы, задание дали другому участку, церковь разрушили, сломав два экскаватора, возвели там ужасное здание, но моя совесть осталась чиста. И вот через много лет мы начали системно исправлять ошибки прошлого. Научный совет фонда собрал историков и краеведов, ученых и производственников, потомков и исследователей рода Демидовых со всего мира. Найдены сотни интереснейших документов, издано немало хороших книг, поднято из руин, приведено в порядок множество мемориальных мест. Эта работа продолжается постоянно, она курируется нынешним губернатором Свердловской области Евгением Владимировичем Куйвашевым, поддерживается меценатами. Сейчас, например, при поддержке гендиректора УГМК Андрея Анатольевича Козицына мы занимаемся восстановлением храма Митрополита Петра в подмосковном Петровском-Алабино, где похоронены Никита Акинфиевич Демидов, его третья жена Александра Евтихьевна и их дочь. В 2019 году прошла десятая юбилейная Ассамблея Международного Демидовского фонда, собравшая более трехсот ученых-экспертов, изучающих наследие Демидовых из восьми стран мира, а также всех ныне живущих потомков знаменитой династии из России, Англии, Франции, Финляндии.

Что касается премиальной традиции, то, конечно же, она должна развиваться. Возрожденная Демидовская премия для звезд фундаментальной науки — это уже бренд, одна из самых престижных отечественных научных наград. Но мы не должны забывать, что по первому демидовскому положению о премиях академики к конкурсу не допускались, они имели лишь высочайшую привилегию входить в состав специальной комиссии и выбирать достойных соискателей из числа молодых ученых и просто талантливых людей, дерзнувших заявить о себе и приславших свои сочинения. Сам автор и попечитель премии Павел Николаевич Демидов писал: «На премию могут претендовать все оригинальные творения во всех отраслях человеческих познаний как и приложений оных к пользам общественным, не исключая и простых менее пространных рассуждений, если они обогащают науку каким-нибудь новым важным открытием». Сама же премия, учрежденная П.Н. Демидовым, составляла ни много ни мало 25 000 рублей, что, если пересчитать на современные деньги, в разы превышало размеры и сегодняшней Демидовской, и знаменитой Нобелевской премии.

Сегодня пришло время вернуться к этим важным строкам Положения о премии. России нужны прорыв в науке, свежая кровь, новый неординарный подход. Нужно искать и отмечать яркие открытия не только в фундаментальной сфере, но и в практической, прикладной, другими словами, выискивать и поощрять самых головастых и рукастых, ученых-самородков. Наша страна всегда была богата такими людьми, и сегодня есть свои Черепановы, Ползуновы, надо только создать механизм их выявления и поощрения. Создав дополнительный премиальный фонд и начав таким образом поддерживать «народную науку», мы получим уникальную возможность аккумулировать интеллектуальный потенциал всей России и стран ближнего и дальнего зарубежья в Свердловской области, направить к нам поток самых интересных идей и разработок с их последующим внедрением, прежде всего в нашем регионе. Почти двести лет назад Павел Николаевич Демидов сделал это, открыв для России новые выдающиеся имена. Убежден, что получится и у нас.