— Очень хорошо, тем более, что формально наука о народах, которой я занимаюсь, по-прежнему значится среди «вспомогательных» исторических дисциплин, что несправедливо. У Демидовской премии три важных для меня особенности. Первая — это награда с блестящей историей, и оказаться в одном ряду с такими фигурами, как Иакинф Бичурин, — большая честь. Вторая особенность премии — та, что она негосударственная и является признанием заслуг не со стороны власти, у которой для этого бывают свои соображения, а со стороны уважаемых коллег, научной общественности. И, наконец, третья особенность — это награда уральская, а Урал — моя родина. Поэтому мне втройне приятно и почетно получать общероссийскую премию в Екатеринбурге, который я с детства привык называть Свердловском.

            

— Нижние Серги — действительно очень красивое место, и город там возник в XVIII веке вокруг металлургического завода, основанного Демидовым. Мои родители Александр Иванович и Раиса Александровна (в девичестве Тягунова) были школьными учителями, до войны окончили педагогический техникум. Род отца восходит к думскому дьяку Тишкову, мать — из рода уральских мастеровых. Я родился в ноябре сорок первого, в год начала войны, бабушка тайно отнесла меня в церковь и окрестила, что тогда, мягко говоря, не поощрялось — особенно для учительских детей. Отец, преподаватель географии и физкультуры, уже был призван в армию, прошел командирские курсы, стал политруком, членом партии. Служил он на Западной Украине в районе Белой Церкви, но повоевать ему почти не довелось — в августе 41-го, еще до моего рождения, он оказался в Уманском котле, где были окружены три наших армии, попал в плен и четыре года провел в немецких лагерях. Освободили его только в 1945-м во Франфурте-на-Майне американские войска и передали советским властям. Когда он вернулся в Нижние Серги — даже не знал, что у него есть сын. Постучал в первый дом — ему сказали: «Раиса ждет с ребенком». Из трофеев привез только часы, губную гармошку и коробочку с леденцами, которую хорошо помню. После разных проверок начал работать учителем, когда умер Сталин, ему предлагали восстановиться в партии, но он отказался. И о пережитом никогда не рассказывал — все восстановил и воплотил в образную форму, как и другие страницы нашей семейной истории, мой младший брат Леонид, известный художник.

Что касается МГУ, поехать туда я надумал самостоятельно, во многом вопреки настроениям родителей. Из Серег в Москву тогда никто не поступал, пределом мечтаний моих сверстников был Свердловск: УПИ или Уральский университет. От отца с матерью всегда была только одна рекомендация — хорошо учиться, потому что учиться плохо сыну учителей нельзя. И я учился, причем не в той школе, где они работали, — это считалось неэтичным. И стал одним из первых ее выпускников — золотых медалистов, там даже есть соответствующая табличка. Большое влияние оказала на меня учительница литературы Нина Васильевна Малинина (они с мужем приехали в Нижние Серги из Ленинграда в начале 50-х годов, опасаясь антисемитских гонений). Она привила мне любовь к словесности, очень хвалила мои сочинения, которые зачитывала ученикам как образцовые. И она же внушила мне дерзкую мысль попробовать поступить в МГУ. Родители после сложных переговоров дали денег на дорогу туда и обратно (на случай, если не поступлю), и я поехал. На истфак пошел потому, что конкурс туда был меньше, чем на филологический. И поступил, несмотря на то что 80 процентов мест отдали так называемым «стажникам» и только остальные двадцать нам, вчерашним десятиклассникам, причем никаких льгот для медалистов не было.

— Обо всем этом более менее подробно я рассказал в автобиографии, выставленной на моем сайте, а в двух словах это произошло так. К третьему курсу я решил специализироваться по истории КПСС, но с этой кафедрой у меня произошел конфликт. На одном из семинаров, прочитав книгу польско-британского исследователя Исаака Дойтчера «Сталин. Политическая биография», которую мне дал стажер из США Мартин Малиа (впоследствии крупный специалист по истории России и Советского Союза), я стал говорить о репрессиях и других тогда еще запретных в СССР вещах. Руководство кафедры, ее партбюро решили со мной серьезно разобраться. И тогда я обратился на кафедру новой и новейшей истории с просьбой взять меня на специализацию по Соединенным Штатам, уйдя таким образом от партийных разборок и истории КПСС в пользу истории стран Запада. Пригодились знания английского, который я прилично выучил, читая такую литературу и общаясь с американскими стажерами, жившими в нашем общежитии на Ленинских горах, многие из них потом стали крупными учеными. В итоге в 1964 году на «отлично» защитил диплом «Позиции США на Потсдамской конференции», написанный под руководством доцента Григория Николаевича Севостьянова, будущего академика, оказавшего большое влияние на мою дальнейшую судьбу. После чего по распределению поехал преподавать в Магаданский педагогический институт.  

— На Крайнем Севере я проработал в общей сложности четыре года — с перерывом на аспирантуру в Московском педагогическом институте имени В.И. Ленина у академика А.Л. Нарочницкого, которому многим обязан, где защитил кандидатскую диссертацию по истории Канады первой половины девятнадцатого века. Потом опять по горячей просьбе магаданского ректора (некому было читать студентам лекции по новой и новейшей истории) вернулся на Север, привез туда жену Ларису, искусствоведа из Третьяковки, ради мужа оставившую знаменитую галерею. Мне дали квартиру, хорошую зарплату, там у нас родился сын. Все это было отличной школой, но — не моим призванием. Мне хотелось продолжить изучение этнической истории Канады и североамериканских индейцев, а в Магадане, где больше материала для историка ГУЛАГА, чем по зарубежной истории, это было невозможно. И, выполнив обязательства, я вернулся в столицу, в Институт всеобщей истории РАН, куда был приглашен Севостьяновым, — с 725 рублей зарплаты декана с северными надбавками на 175 рублей младшего научного сотрудника. Зато — в Москву, в РАН, с которой связана вся моя последующая жизнь.

— Сначала я работал по зарубежной литературе и нашим архивным источникам, которые, кроме меня, почти никто не смотрел (первый выезд в Канаду на стажировку по линии Студенческого союза СССР не получился, поскольку «доброжелатели» по общежитию написали на меня донос в партюбюро об «аморальных» контактах с американцами и чтении запрещенных книг), потом уже на первичных материалах, в общении с коллегами из-за океана. Так случилось, что одна из первых моих поездок на американский континент состоялась в 1975 году на Всемирный конгресс историков в Сан-Франциско в составе советской делегации. Причем мне по предложению директора Института всеобщей истории и главы Международного комитета исторических наук академика Е.М. Жукова выпало стать секретарем оргкомитета по подготовке советских историков к конгрессу. Конгресс проходил, мягко говоря, непросто, в жестком идеологическом противостоянии, зато я познакомился со многими иностранными коллегами, приобрел незаменимый опыт.

Позже, уже будучи ученым секретарем Отделения истории АН СССР (на эту должность меня пригласил возглавлявший Отделение Жуков, но административная работа не исключала исследовательскую), и потом в качестве сотрудника Института этнографии АН СССР и заведующего сектором народов Америки я периодически бывал в США и Канаде, в 1980-х два месяца работал там по стипендиальной программе Фонда Эйзенхауэра, провел полевые исследования этнических проблем индейцев на Гавайях, Аляске и Великих озерах, в Калифорнии, Британской Колумбии, Квебеке, канадской Арктике и других районах Северной Америки. Это была сложная, но очень увлекательная работа. Несмотря на холодную войну, противостояние политических систем, взаимный интерес был большой — конкретно к Канаде, особенно после визита ее премьер-министра Трюдо на российский Север, знаменитых баталий между нашими и канадскими хоккеистами. И при всех разногласиях, коллизиях, бурных спорах мы регулярно общались с американскими историками, шел постоянный обмен информацией, сложилась система отношений. Моя первая книжка «Страна кленового листа. Начало истории» вышла в 1977 году, а через год — большая монография «Освободительные движения в колониальной Канаде», которая легла в основу докторской диссертации и на которую я получил положительную рецензию «с той стороны». А вот мою «Историю Канады» на английский и французский переводить не стали, сочтя ее слишком политизированной. Зато книга «История и историки в США» (1895), написанная по итогам посещений американских исследовательских центров, научных издательств, редакций журналов, встреч с ведущими специалистами, была воспринята очень хорошо и «здесь», и «там».             

— Конец 1980-х — начало 1990-х — сложнейший, драматичнейший период в истории страны, когда межнациональные отношения обострились до предела. Власти не ожидали такого обострения, не знали, что делать и вынуждены были прибегнуть к помощи ученых. Меня, в частности, привлекали к подготовке проекта Союзного договора (при этом замечу, что к знаменитому документу, подписанному в Беловежской Пуще, я никакого отношения не имею), соответствующих резолюций Пленума ЦК по межнациональным отношениям и XXVIII съезда КПСС. Позже один историк нашел мою записку в ЦК с прогнозом, что будет, если СССР распадется. Прогноз оказался верным. И именно в этот период я окончательно переквалифицировался из историка в этнолога, перешел на российскую тематику — не только по гражданской необходимости, но и по долгу ученого. Время требовало безотлагательной внутренней ревизии нашего научного хозяйства. Дело в том, что в Советском Союзе официально существовала только этнография, или «народоописание», а этнологии — «народоизучения» как бы не существовало. Такую классификацию ввел еще французский энциклопедист Андре-Мари Ампер в первой половине XIX века, и с тех пор во Франции, а позже и во всем мире они различаются как описательная и теоретическая части одного знания. В России, и особенно в СССР с его постоянно декларируемым интернационализмом всегда культивировалась только одна часть. Но при всем огромном уважении к нашим этнографам, среди которых немало выдающихся исследователей, чтобы понять этнокультурные особенности многочисленных народов огромной территории, вникнуть в их взаимоотношения, истоки конфликтов, надо не только их описывать, но и глубоко изучать. Поэтому переход от «чистой» этнографии с ее богатыми традициями к этнологии и социально-культурной антропологии представлялся мне неизбежной необходимостью, вписывающей к тому же нашу область в общемировое знание. Такой переход потребовал немалых усилий. Мы не только переименовали институт с добавлением таких направлений, как проблемы этничности и этнонациональных конфликтов, политическая антропология, теория этнологической науки, но и создали Ассоциацию антропологов и этнологов России (кстати, в 2015 году ее съезд успешно прошел в Екатеринбурге). Благодаря моей инициативе в вузах удалось ввести подготовку по специальности «антропология и этнология», утвержденную Минобром. В целом на конституирование новой дисциплины ушло два десятка лет, и жизнь показала: время потрачено не зря.

— Возможно, элементы закономерности в этом есть, хотя каждый случай имеет свои особенности. Я ушел из правительства по собственному желанию еще до чеченской войны, перед ингушско-осетинским конфликтом, который привел к серьезным жертвам и разрушениям на территории Пригородного района Северной Осетии. Предвидя такие последствия, я написал руководству страны записку о том, что людей там надо разоружать. Но правительство ничего не хотело делать, мало того: была идея воспользоваться ситуацией, ввести туда войска, чтобы в дальнейшем с их помощью «усмирить» мятежную Чечню. Ситуация меня не устраивала, я всегда был противником радикальных решений национального вопроса, возникли разногласия не только с чиновниками, но и, как мне казалось, с единомышленниками по демократическому лагерю, и я написал заявление «по собственному желанию». Ельцин держал его две или три недели — он не любил, когда люди уходили от него сами. Потом подписал — без добавки «по собственному». После меня из его правительства ушли министр юстиции Ю.Х. Калмыков, а позже — Сергей Сергеевич Алексеев. Была у меня и профессиональная, неполитическая причина для такого решения. Из института я не уходил, оставался директором. Утром ехал в министерство, а потом в институт, где надо было разговаривать другим голосом, другими словами. В науке, в отличие от государственной службы, нельзя командовать, надо уметь слушать коллег, там многоголосие. Это разные стили, если угодно — разные культуры. И я выбрал науку.

При этом я убежден, что ученый, особенно гуманитарий, если он хочет что-то изменить к лучшему, не может дистанцироваться от происходящих событий, он должен занимать активную позицию. Конечно, главный результат его труда — книги, вклад в сокровищницу знаний, но основанные на нем практические дела не менее важны. Полностью мои отношения с властью не прерывались никогда, и я надеюсь, что кое-что сделал для корректировки ее решений, а значит, и для моей родной страны, ее людей. Это касается разрешения конфликтов в Кабардино-Балкарии, Южной Осетии, той же Чечне, в других регионах. В целом же полагаю, что созданная мной в течение многих лет российская школа интерпретивной социально-культурной антропологии и этнологического мониторинга, за которую, собственно, я и удостоен Демидовской премии, предлагает модели, помогающие гасить этнические конфликты в самых разных странах, от Украины до Каталонии, но прежде всего в нашей стране. И я горжусь, что наша Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов плодотворно функционирует, постоянно предоставляет обществу и власти ценную информацию, и в Российском государственном гуманитарном университете активно работает Учебно-научный центр социальной антропологии, а на его базе — Распределенный научный центр межнациональных отношений и религиозных проблем. Разумеется, между рецептами ученых и тем, как они реализуются на практике, всегда есть дистанция. Политическая жизнь невероятно сложна, на нее влияет огромное количество разных факторов, однако без научной проработки политика будет нищей.

— Да, за исключением того времени, когда преподавал в зарубежных университетах, в общей сложности около трех лет. А также детства и юности, которые прошли в Комсомольске-на-Амуре. Да, родился я в Ростове, но через два месяца моя мама Полина Александровна вместе со мной вернулась в Комсомольск-на-Амуре. Мой отец Исаак Иосифович был первым секретарем Комсомольского горкома партии, курировал строительство авиационного завода, который выпускает знаменитые самолеты марки СУ. В 1937 году он был арестован как «враг народа» и два года провел в тюрьмах, подвергался жесткому давлению, но не подписал признание в преступлениях, которых не совершал. И это, вероятно, спасло жизнь ему и всей нашей семье. В 1939 году, когда Берия сменил Ежова на посту руководителя НКВД, случилось чудо: с отца сняли все обвинения и даже восстановили в качестве члена ЦК комсомола. Перед войной и во время войны он работал на железнодорожном транспорте, занимался снабжением армии.

После Победы наша семья вернулась в Ростов-на-Дону. Я окончил Ростовский государственный университет и остался там преподавать, в 1959 году защитил кандидатскую диссертацию, в 1966 — докторскую. В то время ректором университета был Юрий Андреевич Жданов, сын члена Политбюро ЦК ВКПб Андрея Жданова, бывший зять Сталина и зав. отделом науки ЦК, «сосланный» в наш город. К слову, он был самым «долгоиграющим» ректором, возглавляя университет 31 год. Юрий Андреевич придавал большое значение развитию научных исследований в вузах, он утверждал, что университет — это прежде всего научное учреждение, где также обучают студентов.

Тут нельзя не сказать несколько слов о моей Alma mater. Ростовский государственный университет (с 2006 года — Южный федеральный) был создан в 1915 году на основе эвакуированного в Первую мировую войну Императорского Варшавского университета, в свое время открытого еще в 1817 году Александром I. После окончания гражданской войны многие варшавские профессора остались в Ростове, а Ростовский университет стал крупнейшим на Юге России центром образования и науки. При поддержке Ю.А. Жданова, благоволившего к науке, при университете был создан НИИ физической органической химии — активно работающий исследовательский коллектив.

— Мы обнаружили явление ацилотропии — быстрой обратимой миграции ацильных групп (ацил — это фрагмент органической кислоты) между нуклеофильными центрами в органических молекулах. Благодаря этому было развито новое научное направление — химия структурно нежестких молекул в основном и возбужденных состояниях и разработана теория орбитальной стабилизации «неклассических» структур органических соединений. Открытие динамических перегруппировок в молекулах важно для понимания метаболизма органических веществ в живом организме. На основе ацилотропных соединений можно синтезировать новые классы физиологически активных веществ для фармакологии, а также вещества, применимые в авторегулирующих и запоминающих устройствах.

— Эти соединения под влиянием внешнего воздействия — электрического и магнитного поля, давления, высоких температур — способны обратимо менять свою структуру и соответственно свои свойства: электрические, магнитные, люминесцентные. В силу этого они работают как молекулярные переключатели и могут быть основой для построения квантовых и молекулярных компьютеров.

Подлинная теория химии — квантовая механика, потому что элементы химической структуры — молекулы — это квантовые объекты. Направленно синтезируя молекулы, мы можем наделять их квантовыми свойствами, которые используются в квантовом компьютере. Пожалуй, это одно из самых перспективных направлений в области конструирования молекулярных систем, и мы это направление развиваем.

Квантовый компьютер в отличие от обычного оперирует не битами, способными принимать значение либо 0, либо 1, а кубитами, принимающими значения во всем интервале между 0, и 1. Если носитель бита информации имеет квантовые свойства, то возможно неограниченное число комбинаций. Благодаря квантовым эффектам такой компьютер обладает значительно большими емкостью, производительностью и другими преимуществами по сравнению с традиционными вычислителями. Однако квантовые компьютеры требуют совершенно новой математики и нового программирования. Квантовые компьютеры уже существуют.

Молекулярный компьютер работает на принципах, сходных с используемыми в классических компьютерах, но функции транзисторов в нем выполняют молекулы, и это позволяет реализовать чрезвычайно наукоемкую память. Все отдельные элементы молекулярного компьютера уже созданы, сейчас стоит гигантская задача — все это собрать, связать в единое целое: молекулярные переключатели, транзисторы-молекулы, молекулярную память и молекулы-проводники. Ученые предполагали, что эта задача будет решена к 2015 году, но не получилось — для современной технологии такая задача пока непреодолима.

— Строение большинства органических веществ — а их сегодня известно около 100 миллионов — описывается теорией А.М. Бутлерова — Ф. Кекуле. Один из фундаментальных принципов этой теории заключается в том, что атом углерода имеет форму тетраэдра, и 99.9% органических молекул так и построены. Мы теоретически предсказали существование соединений, где атом углерода имеет пирамидальную или плоскую структуру. В сотрудничестве с японскими учеными нам удалось получить соединения, в которых ближайшие аналоги соединений углерода — элементоорганические производные кремния, германия и олова — имеют пирамидальную структуру этих атомов. Они обладают уникальными свойствами, например, ауксетическим поведением. Ауксетики — это материалы, имеющие отрицательные значения коэффициента Пуассона. У них есть любопытное свойство: если вы такой материал сжимаете, он растягивается, а если растягиваете, утолщается в направлении, перпендикулярном приложенной силе. Ауксетиками являются некоторые горные породы и минералы, например пирит, а также бумага, органические кристаллы. Ауксетики отличаются хорошими механическими свойствами, прежде всего высоким сопротивлением разрушению. Это идеальный материал для изготовления бронежилетов. Известно, что израильские химики сейчас занимаются синтезом таких соединений, однако наша работа по этой тематике появилась на год раньше.

Недавно нам удалось теоретически спрогнозировать аллотропную форму алюминия, в которой элементарная ячейка построена из тетраэдров, составленных атомами алюминия. Аллотропные модификации или формы — это вещества, образованные одним и тем же химическим элементом, но различные по строению и свойствам. В кристаллической решетке алмаза с помощью компьютерного моделирования мы заменили каждый атом углерода на тетраэдр алюминия и получили очень легкий кристаллический алюминий — настолько легкий, что, как показывают расчеты, он не тонет в воде. После того как в американском журнале была опубликована наша статья с описанием этого материала, более 40 зарубежных новостных агентств вышли с заголовками, утверждавшими, что его использование станет революцией в авиации и космонавтике. Действительно, материал с такими свойствами, будь он создан, может найти применение и в космической промышленности, и в медицине, однако для этого надо сделать его более прочным.

Прогнозируем мы и другие материалы, например, вещество, получаемое фторированием черного фосфора. Черный фосфор — это двумерный материал, устроенный по принципу графена. Нам удалось теоретически показать, что если его обработать фтором, он приобретает замечательные свойства, в частности полупроводниковые и, значит, представляет интерес для наноэлектроники.

— Действительно, в последние десять лет руководство страны уделяло немалое внимание развитию вузов, они укрупнялись, создавались национальные исследовательские и федеральные университеты. Значительные средства выделялись на закупку оборудования, ремонт, повышение квалификации преподавателей. Однако на поддержку самих ученых, необходимую для существования научного коллектива, средств практически нет. А ведь НИИ физической органической химии занимает значимые позиции в своей области знания, мы сотрудничаем со многими побывавшими у нас выдающимися зарубежными учеными, в том числе с нобелевский лауреатом Роалдом Хоффманном. К 1990 году наш коллектив насчитывал 370 человек. Сейчас численность существенно сократилась, уменьшилось не столько число докторов и кандидатов наук, сколько младших научных сотрудников. Ни один из сотрудников НИИ не имеет основной базовой ставки, ведь как признала недавно вице-премьер Т.А. Голикова, бюджет не финансирует фундаментальную науку в университетах. По существу, мы живем только за счет грантов, не будет грантов — не будет института. Я неоднократно говорил о наших проблемах на самом высоком уровне, даже в присутствии президента В.В. Путина, дважды посетившего наш федеральный университет. Однако пока они остаются нерешенными.

— К сожалению, нам нелегко удержать молодежь. Часто получается, что мы готовим кадры для зарубежных университетов и научных центров. И все же есть талантливые молодые люди, которые готовы работать в науке даже за небольшую зарплату.

— Я имел честь быть знакомым с основателем уральской школы органической химии академиком Исааком Яковлевичем Постовским. Он даже прислал отзыв на мою кандидатскую диссертацию (чего академики обычно не делают), и с тех пор я поддерживаю дружеские отношения и научные контакты с его выдающимися учениками академиками Олегом Николаевичем Чупахиным и Валерием Николаевичем Чарушиным. На Урале у меня много коллег, друзей, в 2014 и 2016 годах я с удовольствием принял участие в проходивших в Екатеринбурге и прекрасно организованных Уральском научном форуме и ХХ Менделеевском съезде. И для меня очень важно, что решение о присуждении Демидовской премии выносят представители научного сообщества. Ведь самое ценное для ученого — признание профессионалов.

— Мне запомнилась самая первая моя награда — премия Ленинского комсомола 1977 года, тогда у меня взяли интервью, которое вошло в книжку. Присуждение последующих премий, в том числе самого высокого уровня, не сопровождалось подобным вниманием. И вот сейчас я снова даю интервью. Демидовская премия для меня очень ценна. Во-первых, престиж награды определяется списком тех, кто ее удостоен, а среди лауреатов как XIX века, так и новейшего времени множество ярких имен. Есть ученые, которые работали и работают в той же области знания, что и я: это академики Евгений Фролович Мищенко, Николай Николаевич Красовский, Виктор Павлович Маслов. Во-вторых, я отношусь с большим уважением к тем, кто входит в экспертные комиссии по присуждению Демидовской премии, с некоторыми мне довелось работать, и для меня очень важно, что эти люди так высоко оценили мои усилия, мои труды.

— Родился я в Рязанской области, в глухой деревушке Костыли, которой теперь уже нет. Дорога туда была плохая, летом, когда шли дожди, ее размывало, зимой заметало снегом, электричества не было. Там я окончил первый класс, а потом мои родители Василий Несторович и Ольга Архиповна переехали в Подмосковье, в Люблино. Мама сначала была учителем младших классов, потом преподавала математику, но не пыталась повлиять на мой выбор. В конце восьмого класса я увидел объявление о наборе в вечернюю физико-математическую школу при Бауманке (ныне Московский государственный технический университет им. Н.Э. Баумана) и вместе с друзьями поехал на собеседование. Двое из нас получили по пятерке, я — четверку, но меня приняли. Три раза в неделю по вечерам приходилось приезжать на электричке из Люблино на Курский вокзал, оттуда на метро до Баумановской и еще идти пешком. Мои приятели сошли с дистанции, а я продолжал занятия. Они проходили по вузовскому принципу — лекции и семинары. Уровень был очень высокий. Когда на лекции мне что-то было непонятно, я спрашивать стеснялся. Однажды ко мне подсел опоздавший, спросил, о чем разговор, я попытался объяснить, а тот сказал, что ничего не понимает. И я испытал облегчение, что не один я такой. Это был Анатолий Ништадт, будущий профессор, мы потом с ним книгу написали. Выпускные экзамены только четыре человека сдали на все пятерки, в том числе мы с Анатолием. Руководство школы предложило ректору Баумановки принять нас без экзаменов, но он сказал: если эти ребята такие умные, то и на общих основаниях пройдут. Однако мы решили поступать на мехмат МГУ, где экзамены начинались раньше — не в августе, а в июле. Поскольку у меня была золотая медаль, я сдавал только математику, получил пятерки и на устном, и на письменном экзаменах. На третьем курсе надо было специализироваться, я выбрал теоретическую механику и стал пробовать себя в научной работе: попытался разобраться в одной трудной задаче нестандартными методами, но «дожать» ее мне удалось только после аспирантуры.

В студенческие годы я заинтересовался также задачей Пуанкаре о дополнительных законах сохранения для несимметричного волчка, сформулированной им в «Новых методах небесной механики». Этой задачей в свое время занималась Софья Ковалевская. Чтобы ее решить, недоставало одного закона сохранения (первого интеграла). Я задался вопросом, есть ли такой закон, и ответ оказался отрицательным. Позже за решение проблемы Пуанкаре я получил премию Ленинского комсомола.

— Моим научным руководителем был профессор Юрий Александрович Архангельский, он меня во всем поддерживал, давал полную свободу в выборе темы исследований. Не все руководители так поступают, обычно они «пристегивают» молодых людей к проблеме, которой занимаются сами, определяют в помощники. Еще два имени не могу не назвать: академик Владимир Игоревич Арнольд, знаменитый математик — на его семинарах я докладывал свои результаты, и он, кстати, был научным редактором русскоязычного издания «Новых методов небесной механики» Пуанкаре, а также профессор Владимир Михайлович Алексеев — специалист в области механики и теории динамических систем, оппонировавший мне на защите.

Мехмат того времени — это демократичная атмосфера и удивительное созвездие ярких имен: академики Леонид Иванович Седов, Александр Юльевич Ишлинский, Георгий Иванович Петров, Дмитрий Евгеньевич Охоцимский и, конечно, Андрей Николаевич Колмогоров. Многие мои работы были связаны с его тематикой. Положительный отзыв на цикл моих работ написал академик Николай Николаевич Красовский. Мы познакомились в Казани на Четаевской конференции по аналитической механике и теории устойчивости. Его книги произвели на меня очень сильное впечатление. И сейчас я пытаюсь сделать что-то новое в том круге задач, которыми он занимался.

— Одна из сфер моих научных интересов — теория устойчивости, основанная великим русским математиком и механиком Александром Ляпуновым. Как уже говорилось, в этой области работал и академик Н.Н. Красовский. Здесь было сделано так много, что, казалось, добавить нечего. Однако в каждой области выкристаллизовываются задачи, которые вроде бы легко формулируются, но трудно поддаются решению, и даже немного продвинуться в них нелегко. Есть такая задача и в теории устойчивости —проблема устойчивости положения равновесия. Согласно принципу Лагранжа, если в положении равновесия потенциальная энергия имеет минимум, то оно устойчиво. Но верно ли обратное утверждение: если в положении равновесия потенциальная энергия не имеет минимума (например, при нахождении на горе или верхом на коне), то это равновесие будет неустойчивым? Обратную теорему Лагранжа сформулировал А.М. Ляпунов, сделал первые шаги в ее решении, но до конца не решил. Он искал решения в простых случаях, однако в нелинейных случаях они не работают. Я попытался продвинуться в решении этой задачи и развил первый метод Ляпунова для сильно нелинейных систем.

Еще один значимый результат — строгое доказательство теоремы об электростатическом поле, сформулированной английским физиком Самуэлем Ирншоу в 1842 году. Она гласит, что всякая равновесная конфигурация точечных зарядов неустойчива, если на них кроме кулоновских сил притяжения и отталкивания не действуют иные силы. С формулировки этой теоремы начинаются многие книжки по электростатике. Актуальной она стала в связи с построением модели атома, которая согласно теореме Ирншоу не может быть статической, — статическая конфигурация в природе невозможна, только динамическая. В квантовой физике, разумеется, эту проблему давно решили, но мне удалось, используя новый метод, внести в этот вопрос математическую ясность.

Что касается приложений, то в молодости я эпизодически занимался хоздоговорными работами по оборонной тематике — проблемами управления летательными аппаратами, точности наведения.

Надо сказать, я нередко переключался с одной темы на другую и не всегда был удовлетворен результатом, поэтому часто возвращался к прежним проблемам. В основном занимался фундаментальными вопросами, которые появлялись в ходе естественной логики развития науки и требовали свежего взгляда. Академик Колмогоров говорил, что надо вгрызаться в «первую встречную» достойную проблему, интенсивно думать над ней, а дальше дело само пойдет. Есть узкий слой, который отделяет известное и тривиальное от недоступного нам, и именно в этом слое делаются великие открытия. Нащупать такой слой — своего рода искусство.

— Да, административных дел всегда было достаточно. Я был заместителем декана мехмата, проректором МГУ, сейчас заведую кафедрой дифференциальных уравнений. В 2004–2016 годах возглавлял Математический институт им. В.А. Стеклова РАН. В 1998–2001 гг. был замминистра образования РФ и одновременно главным ученым секретарем ВАК. Когда меня избрали действительным членом РАН, тогдашний президент Академии Юрий Сергеевич Осипов предложил мне баллотироваться на должность вице-президента, чтобы в руководстве было представлено новое поколение.

 Мои ученики удивляются, как при такой административной нагрузке я успеваю еще и статьи писать. Может, я и большего бы достиг, если бы занимался только наукой. Но сослагательного наклонения не бывает, да и не так все однозначно. В 1999 году мне предложили возглавить кафедру математической статистики и случайных процессов. Я согласился, хотя и не без сомнений: все-таки это была не моя область, и нагрузка дополнительная, и требовалось время, чтобы узнать людей и вникнуть в детали. Однако статистика и механика имеют область пересечения — статистическую механику, а я давно хотел ей заняться. И, между прочим, мне удалось здесь продвинуться. Так что в определенном смысле административная работа пошла на пользу. Не говоря уже о том, что ее все равно кто-то должен выполнять, причем желательно тот, кто понимает, что такое наука.

— Как известно, в марте 2017 года не состоялись очередные выборы президента Академии. Согласно Уставу РАН один из вице-президентов становится временно исполняющим обязанности президента. Я не ожидал, что выбор падет на меня, и пытался отказаться от этой роли, полагая, что вице-президенты должны уйти вместе с прежним президентом. Тем более что мне тогда предлагали участвовать в выборах академика-секретаря Отделения математических наук РАН. Однако пришлось выполнять возложенные на меня академическим сообществом обязанности. Главной задачей на тот момент было так организовать и провести выборную кампанию нового президента РАН, чтобы ни у власти, ни у академического сообщества и всей российской общественности не было никаких претензий. Но участвовать в этой кампании в качестве кандидата я отказался сразу, хотя в администрации президента и в правительстве позитивно относились к моей кандидатуре. Причин отказа две. Во-первых, позицию президента РАН должен был занять более молодой человек. Если вспомнить историю, Сергей Вавилов стал президентом в 54 года, Александр Несмеянов — в 52, Мстислав Келдыш — в 50. Во-вторых, у меня были и есть свои научные планы, которые хотелось бы реализовать. Вновь избранный президент РАН академик А.М. Сергеев предложил мне единственному из прежнего состава вице-президентов сохранить эту позицию в плане преемственности. И тогда же, в 2017 году меня единогласно — трогательный факт! — выбрали академиком-секретарем Отделения математических наук РАН.

— В свое время очень многое для совершенствования обучения математике сделал академик Колмогоров, хотя некоторые его идеи оценивают неоднозначно. Совершенно очевидно, что сегодня математическое образование не дотягивает до советского уровня. Произошло это прежде всего из-за введения ЕГЭ, деформировавшего все наше образование в целом. Сначала сдача ЕГЭ сводилась к тестам. Теперь от этого отошли, и задания приближены к задачам письменного экзамена по математике. Но мы потеряли много времени, и обучение математике в школе все равно ориентировано прежде всего на подготовку к ЕГЭ. Негативным моментом стала отмена устного экзамена по математике — ученик должен уметь формулировать свои мысли. В результате даже 20–30% мотивированных ребят, поступающих в специализированные математические школы, не могут справиться с простыми задачами. В высшем образовании тоже много проблем. Система бакалавриата и магистратуры внедрена искусственно. Тем не менее российские математические школы все еще держат мировой уровень благодаря усилиям академической науки и ведущим вузам. Главная беда — отъезд молодых ученых за границу, не только в Европу и США, но и в Китай, и в Южную Корею, где им предлагают лучшие условия для работы. И они получают там престижные математические награды, включая Филдсовскую премию. Вопрос: для кого мы готовим кадры?

В 2012 году президент Владимир Путин дал поручение по развитию математического образования в нашей стране. Было предписано создать в России четыре международных математических центра: в Москве, Питере, Казани и Новосибирске. Предполагалось, что это будут площадки для проведения школ молодых ученых, международных конференций, активизации издательской деятельности. Но идея не осуществилась, поручение не было выполнено. Теперь такие центры предложено создавать в рамках национального проекта «Наука» и приглашать туда зарубежных ученых. Но зачем? Ученые у нас есть свои. Не самая удачная идея — создать математический центр в Сочи, там для этого недостаточно специалистов. Лучше поддерживать то, что есть, например, региональные математические сообщества. В Майкопе, Республика Адыгея, присоединили к математической школе участок земли и устроили парк математических объектов, в частности там представлена визуализация знаменитой задачи Лейбница о кенигсбергских мостах: надо обойти их все, не проходя ни по одному мосту дважды.

Отделение математических наук РАН готовится к проведению международного математического конгресса, который пройдет в Санкт-Петербурге в 2022 году. Есть идея объявить 2022-й годом математики в России. Это будет хорошим стимулом для популяризации математического знания и привлечения молодых сил. Но во всех этих делах ученым нужна поддержка власти, государственных структур, профильных министерств.